Трибуны молчали. Вялое негодование от убийства красивой девушки смешалось с восторгом маньяка, жаждущего еще зрелищ. А надзиратели уже выталкивали дрожащего от страха бойца на ринг. Толпа чуяла его страх. Толпа предвкушала. А Кьюджин вновь окинул жертву изучающим взглядом.
— Даже не знаю. Какой-то ты нескладный…
И противник, не дожидаясь, сигнала, с криком бросился в атаку. Нервы сдали. А в бою он двигался вполне неплохо, мог бы показать даже больше, чем та девчонка. Но он со срывающимся на визг криком бросился в бой. Отведя занесенную в ударе руку, Кьюджин положил руку на затылок заключенного и, добавив ему скорости, толкнул к сетке. И в момент, когда заключенный должен был врезаться в натянутую сетку, нагнал и нанес сильный удар ступней по затылку, расплющив голову между ногой и сеткой. Отступил, поморщившись:
— Не очень красочно, но лучшее я оставил на главных противников.
Судья поднял руку:
— В карцер этого!
На ринг высыпались надзиратели, но Кьюджин не сопротивлялся, позволив увести себя с уютную одиночную камеру. Увести, под шум радостно улюлюкающей толпы. Толпы, среди которой было не так много хмурых лиц. Тех, кому послезавтра предстояло выйти на этот же ринг.
День начался с грубого пинка куда-то в бедро. Заключенная открыла глаза, пытаясь понять, что вообще происходит. Но окружающий мир плыл, мерцал вспышками света и ярких красок. Тело казалось ватным, слушалось с большим трудом. Нет, не слушалось вовсе. Ей хватило сил только повернуть голову в сторону, чтобы не смотреть на того, кто на нее залезал. Может, даже хорошо, что она почти ничего не ощущает.
Туман в голове был искусственным. Какая-то дурь, но она не могла вспомнить. Да и не имело это значения. Чтобы как-то отвлечься, она пыталась вытянуть нить собственных воспоминаний. Без этого измученное сознание грозило развалиться, сделав своего хозяина овощем. Нет, думать. Нужно было о чем-то думать.
Сколько она уже в таком состоянии? Сложно сказать, дни превратились в калейдоскоп затуманенных картинок. Но она знала, с чего это началось. Тот, кого она соблазнила. Боец арены, сильный, в десятке лучших. Он потерял к ней интерес. Нашел кого-то новенького. Она пыталась сохранить его, позволяла ему все, придумывала что-то новое, старалась. Но рано или поздно это должно было случиться. И ее просто отдали на растерзание всем остальным. Шестеркам. И с того момента жизнь ее просто калейдоскоп ярких картинок, навеянных наркотой. Шиноби даже из такой задницы мира, как ее деревня, не опускались до наркотиков. Такие пристрастия почти всегда стоили жизни. Но сейчас она была даже не против. Непонятно ей самой было только одно — зачем она еще сопротивляется? Почему так упорно пытается сохранить остатки разума? Ответ был только один — инстинкт.
Ее подняли и поволокли куда-то. На голову полилась холодная вода, это немного прояснило сознание. Ее мыли. Сейчас даже это она не могла делать самостоятельно. Слишком сложно, слишком много сил уходит даже просто на то, чтобы дышать. Две заключенные, что мыли ее, особо не заботились о состоянии подопечной. Мысленно девушка радовалась, что хорошо закалялась раньше, и сейчас такая холодная помывка не будет причиной болезни. Если бы ее еще не пытались утопить… Нет, просто осознанно забывали придерживать ее голову над водой, а ей самой не хватало сил, чтобы приподнять голову над водой. Но она пыталась. Инстинкт заставлял бороться за выживание, что лишь смешило тех двоих.
Затем ее вернули в общую комнату. Пока сознание немного прояснилось, она пыталась оглядеться, оценить обстановку.
— Мне не нравится ее взгляд. Накачай ее еще раз, — голос грубый.
— Мы зря переводим дурь, — голос мальчишки, недовольный.
— Дай ей мою порцию, мне все равно тренироваться, — снова первый.
— Мог бы продать, — это кто-то другой.
— Ха! Купить что-то лучше этой девахи я все равно не смогу.
— Она не твоя.
— Пока он потерял к ней интерес — моя. Или кто-то против?
На шее сомкнулся ошейник, а затем ей в нос силой засыпали порошок, и мир снова поплыл, а сознание резко свернулось в клубок. Думать стало просто больно. Судя по ощущениям ее подняли и снова куда-то поволокли. Голоса и звуки доносились сквозь пелену. И происходящее вокруг она почти не воспринимала. Снова попыталась вспоминать. Что было раньше? До того, как ее отдали? Было неплохо. Положение наложницы бойца было неплохим. Кормили, не приставали. Никто, кроме него самого. Все было не так уж и плохо. Почти. Разве что эта сволочь была собственником, а в остальном — садистом. Пассивным. Он не причинял боль, он любил наблюдать, как кто-то другой причиняет жертве боль. И ей тоже приходилось смотреть, как шестерки мучили прочих девушек. И потому сейчас они так не любят ее. Да. На дурь она подсела сама, чтобы хоть как-то спать по ночам. Без этого уснуть не получалось. Потому что ее текущее положение еще не так плохо в сравнении с тем, что было с теми девочками.
Неожиданно в сознание ворвалась волна Ки. Леденящая, мощная. Но именно она отогнала наркотическое наваждение. Столовая. Похоже, ее кормили. Что выглядело, наверное, весьма комично, так как она этого даже не замечала, и вряд ли самостоятельно глотала или жевала. Судя по лужи из какой-то каши, лицом в которой она и лежала, ее предположения были верны.
— Чего тебе, претендент? — его голос. Голос того, с кем она спала там много времени.
Ее положение позволяло видеть того, кто подошел для разговора. Но глаза видели сквозь пелену, и она могла понять только то, что это был заключенный.